A theme of the age, at least in the developed world, is that people crave silence and can find none. The roar of traffic, the ceaseless beep of phones, digital announcements in buses and trains, TV sets blaring even in empty offices, are an endless battery and distraction. The human race is exhausting itself with noise and longs for its opposite—whether in the wilds, on the wide ocean or in some retreat dedicated to stillness and concentration. Alain Corbin, a history professor, writes from his refuge in the Sorbonne, and Erling Kagge, a Norwegian explorer, from his memories of the wastes of Antarctica, where both have tried to escape.
And yet, as Mr Corbin points out in "A History of Silence", there is probably no more noise than there used to be. Before pneumatic tyres, city streets were full of the deafening clang of metal-rimmed wheels and horseshoes on stone. Before voluntary isolation on mobile phones, buses and trains rang with conversation. Newspaper-sellers did not leave their wares in a mute pile, but advertised them at top volume, as did vendors of cherries, violets and fresh mackerel. The theatre and the opera were a chaos of huzzahs and barracking. Even in the countryside, peasants sang as they drudged. They don’t sing now.
What has changed is not so much the level of noise, which previous centuries also complained about, but the level of distraction, which occupies the space that silence might invade. There looms another paradox, because when it does invade—in the depths of a pine forest, in the naked desert, in a suddenly vacated room—it often proves unnerving rather than welcome. Dread creeps in; the ear instinctively fastens on anything, whether fire-hiss or bird call or susurrus of leaves, that will save it from this unknown emptiness. People want silence, but not that much. | Проблема века, по крайней мере в развитых странах, заключается в том, что люди жаждут тишины, но не находят ее. Шум трафика, несмолкаемые сигналы мобильных телефонов, цифровые объявления в автобусах и поездах, телевизоры, которые надрываются от звука даже в пустых офисах — все это постоянно высасывает силы и сводит с ума. Человечество истощает себя шумом и стремится к его противоположности: убежать куда-то в глушь, потеряться на просторах бескрайнего океана или отыскать пристанище, которое создано для тишины и уединения. Ален Корбин, профессор истории, пишет из своего убежища в Сорбонне также, как и Эрлинг Кагге, норвежский исследователь, который описывал свои воспоминания о просторах Антарктиды, куда они оба пытались сбежать. И все же, как пишет г-н Корбин в книге «История тишины», вряд ли сейчас больше шума, чем было раньше. До появления пневматических шин улицы городов наполнялись оглушительным лязгом колес с металлическими ободьями и звуком цокающих по брусчатке подков. До того как мы добровольно отказались от общения, переведя его в плоскость разговоров по мобильному телефону, автобусы и поезда были заполнены беседующими пассажирами. Продавцы газет не просто молча продавали свой товар, а наоборот, они шумно и живо его рекламировали как и продавцы вишен, фиалок и свежей скумбрии. Театр и опера вообще представляли из себя хаос, сопровождаемый громкими звуками, возгласами, свистом и смехом. Даже в сельской местности крестьяне пели во время работы. Теперь они не поют. И что же все-таки изменилось? Изменился не столько уровень шума, который также был высоким и раньше, сколько уровень тревоги, которая охватывает при наступлении тишины. И вот мы сталкиваемся с парадоксом: тишина, которая окутывает нас в чаще соснового леса, в песках безлюдной пустыни или даже в стенах внезапно освободившейся комнаты, приходит не как желанная гостья, а обрушивается состоянием пугающей тревоги. В сознание вползает страх и ухо инстинктивно хватается за любой звук: треск костра, крики птицы или шелест листьев. Ведь звук спасет от этой неведомой пустоты. Люди хотят тишины, но только в меру. |